тайм-аут, и оно мешало мне переваривать все эти новости. Услышав от меня об этой проблеме, Элеонора спросила:
– Это для тебя сейчас самое важное?
– Я не знаю, что сейчас для меня самое важное, – отреагировала я. Это был честный ответ.
– Я бы тебе все это рассказала позже, когда не нужно будет думать о твоих нервах, – сказала Эля. – А сейчас давай о другом. Я приехала забрать свои вещи и проститься. Оставаться в Москве мне теперь не стоит.
Я так и думала.
– Куда ты теперь поедешь? – спросила я.
– К одному хорошему человеку.
– И где обитает этот хороший человек?
– Там, где не спрашивают паспорт.
– А подробнее?
– Далеко от Москвы. Я пришлю тебе оттуда эсэмэску, – пообещала Эля. И пошла собирать вещи.
28
Ожидая ее в гостиной, я слушала раздававшиеся за стеной шаги и стуки. Один раз Элеоноре кто-то позвонил, раза два что-то упало. Под этот аккомпанемент кружились воспоминания. Я увидела ее надоедавшим мне ребенком, так неистово хотевшим со мной играть, потом юной девой во взрослом платье, шедшей рядом со мной в центре Москвы и млевшей от восхищенных мужских взглядов, потом счастливой студенткой ВГИКа, получившей свою первую роль. Я представила, как разбивались вдребезги одно за другим ее ожидания, как она от безысходности впрыгнула в «лазурную колесницу» Федора, как увидела в нем Мокшафа, а он в ней – Малгеру, как зажглись ее новые грезы… И вот теперь снова рюкзак за спиной и ночной поезд.
Меня бросило в жар от жалости к ней, как это случалось в детстве. В этот момент Элеонора вошла в гостиную. Увидев меня красной, она встревожилась. А когда я сказала ей, в чем дело, усмехнулась и спросила:
– А вдруг все не так?
Я проводила ее до выхода, озадаченная ее вопросом больше, чем мыслью, что нам сейчас надо будет прощаться.
– Ну пока, – сказала Эля, открыв дверь, как если бы должна была уже скоро вернуться. Я замешкалась, все еще не успевая полностью переключиться на ее отъезд, а она, не дожидаясь, пока я ей что-то скажу, махнула мне на прощание рукой и ушла.
Когда я вслед за Элеонорой вышла за дверь, она уже спускалась по лестнице. Я увидела только ее спину и рюкзак. Через несколько мгновений Эля исчезла из моего поля зрения.
А я осталась с ее вопросом: а вдруг все не так?
И в самом деле, почему все должно быть так, как мне представилось? Да, ее ожидания снова разбились вдребезги, но не она сама. Она даже стала сильнее. Ей интересно жить. Чего я ее жалею? И сколько уже раз я думала об Элеоноре одно, а было другое?
* * *
Первая эсэмэска от Элеоноры пришла в одну из моих бессонных ночей после рождения Василиски. Текст такой: «Заехала к ю задержусь у него». Номер отправителя скрыт.
Я стала расшифровывать это сообщение. Если «к ю», а не «в ю» или «на ю», то «ю» – человек. Если «у него», то это мужчина.
Элеонора и сказала, что отправляется к «одному хорошему человеку». Если она обозначила его имя, то я этого человека должна знать. Единственный «ю», о ком я от нее слышала, – это Юрий, бывший главный партнер Мокшафа в проекте «Верхний лагерь». Значит, она у этого хорошего человека.
Я знала от Эли, что она чувствовала себя виноватой перед Юрием. Его сомнения в Малгеру злили ее, и, наверное, это выходило на поверхность. А когда она сама в себе усомнилась, то стала иначе воспринимать и свои трения с Юрием. Что-то в этом роде я от нее слышала, когда она рассказывала мне о событиях в «Трансформаторе».
В следующей эсэмэске был красивый горный пейзаж. Я поискала его аналоги в интернете и пришла к выводу, что это должны быть Саяны. Последним пристанищем Юрия была как раз буддийская коммуна в одной из заброшенных деревень недалеко от Саяно-Шушенского заповедника.
Эсэмэски, которые потом приходили от Элеоноры, так или иначе подтверждали эту догадку. Время от времени в них мелькало слово «мы». Значит, рядом с ней, по всем признакам, по-прежнему находился Юрий. Как я думаю, она не стала бы писать «мы», если бы это был кто-то еще, о ком я ничего не знаю. Хотя, конечно, возможны неожиданности. Приедет и расскажет. Я верю, что она приедет. И что с ней действительно все хорошо.
Вместо эпилога
Говорят, что первый год жизни ребенка – самый трудный период для его родителей. Но для ребенка этот период еще труднее. Отделившись от матери, он обнаруживает свое одиночество. В его генетическом пакете неимоверное количество врожденных качеств, но среди них нет предрасположенности к одиночеству.
Пуповина перерезана, а память о симбиозе с матерью остается. Потому всякое дитя так исступленно и отчаянно требует от матери единства, утраченного при рождении, в том числе – единства желаний, и не чувствует своего одиночества только тогда, когда она делает то, что ему надо.
У меня накоплен обширный опыт одиночества, и, когда придет время, я поделюсь им с Василиской. Но у меня мало навыков соединения одиночества с потребностью в любви. Я рано научилась задвигать ее в дальний угол и закрывать на нее глаза. А как сильна и огромна в своем естественном состоянии эта потребность, мне дает увидеть Василиска.
* * *
Я слышала о любви так много хрени, что перестала относиться серьезно к словам о ней. Мне чаще всего приходилось иметь дело с любовью в виде гремучей смеси, а я хотела, долго того не сознавая, тихой любви. И теплой, а не горячей. В сущности, такой, какой она была ко мне у моего отца. Он рано выпал из моей жизни, и его ровная, надежная любовь лишь запала в меня, но не проросла.
Но узнавать ее я могла. Она несколько лет поблескивала в глазах Олега, и потому я хотела быть с ним, хотя сама его не любила. Я улавливала ее в реакциях Кира, когда мне бывало плохо и я вела себя безобразно, а он все же оставался рядом. И в отношении ко мне Вали и Вероники она мягко просвечивала, эта тихая любовь.
Иногда мне вспоминаются мои слезы в тот момент, когда из аудиоустановки в шатре «Трансформатора» внезапно раздалось пение мантр моей, как я думала, замороченной сестры. Иной раз вдруг всплывает в памяти мое прощание с матерью перед отъездом в «Трансформатор». Долгое время мне было неловко возвращаться к этим двум эпизодам из моего поиска Элеоноры. А теперь мое смущение пропало, и оба воспоминания стали драгоценными.
Считается, что лучшим образом познаешь себя в неожиданных переменах жизненных обстоятельств. То есть когда сложившиеся привычки и устоявшиеся навыки в решении проблем становятся бесполезными и нужно реагировать на все по-новому. Я сейчас
